Деревня Хатынь стала символом страшной трагедии, которую пережил белорусский народ в годы Великой Отечественной войны. Ежегодно в Беларуси 22 марта отдается дань памяти жертвам Хатынской трагедии, сожженным фашистскими оккупантами и их пособниками в 1943 году. В эти дни мы вспоминаем и тысячи других белорусских деревень, зверски уничтоженных в военное лихолетье. Практически каждая из деревень Дрогичинщины за военные годы была частично или полностью сожжена. Некоторые из них так и не восстали из пепла. Свою трагедию пережила и деревня Суличево. По официальным данным, на май 1944 года жертвами карателей стали 103 человека, уничтожено 75 дворов. Спустя годы болью отзываются события тех дней в воспоминаниях очевидцев.
Елена Григорьевна Антончик родилась в далеком 1922 году, и сейчас женщине – 101 год. Несмотря на почтенный возраст, Елена Григорьевна оказалась отличным рассказчиком и хорошо помнит различные эпизоды из военного лихолетья. Общаясь с ней, как будто переносишься в прошлое и становишься свидетелем страшных дней Великой Отечественной войны.
В военные годы Елена Антончик была уже замужем. Как и сейчас, тогда она тоже жила в Суличево, в этой же деревни проживали и ее родители. В 1943 году, когда моей собеседнице был 21 год, в их молодой семье уже подрастала маленькая дочь.
«Как сейчас помню холодное утро ранней весны 1943 года. У себя во дворе под ясенем я била лен. В это время по деревне шла односельчанка, которая рассказала мне, что в Гурке (сейчас часть деревни Закозель – прим. автора) очень много мадьяр (венгров – прим. автора) и полицаев, которые скоро приедут в нашу деревню. Услышав от нее такие новости, я предупредила мужа, мы быстро собрались, взяли дочь и пошли к моим родителям. По дороге встретили идущих навстречу семерых партизан, среди которых была и девушка с винтовкой – партизанка Люба из деревни Галик. Они посоветовали нам свернуть и направляться в лес. Но мы не решились куда-то бежать, тем более были с маленьким ребенком, и пришли к моим родителям. К тому моменту каратели уже зашли в нашу деревню. Если говорить о мадьярах, то это были очень бескультурные люди, вели себя как звери, по жестокости, я бы сказала, они были хуже немцев, – вспоминает Елена Григорьевна. – В доме родителей, с которыми жили мои братья и сестра, я в спешке начала рассказывать о происходящем. Отец тут же начал копать яму на случай, если будет стрельба, чтобы в ней всем нам пересидеть. Тогда в каждой хате находилась карточка, где был написан состав семьи. Несмотря на это, отец посоветовал моему брату бежать. Через некоторое время к нашей хате подошли мадьяры и приказали всем выходить во двор. В итоге моя мама и отец, их трехлетний сын (мой самый младший брат), моя сестра, я с дочерью и мужем – все мы вышли во двор, откуда нас выгнали на центральную деревенскую улицу. Там уже была собрана небольшая группа односельчан, к которой примкнули и мы. После этого нас повели по деревне. По пути следования мадьяры подходили к домам, разбивали винтовками окна, заглядывали внутрь и кричали, чтобы люди выходили. Если кто-то не слушался, тогда они заходили, били и силой выгоняли. Через время навстречу нашей колонне вышел какой-то мадьяр и на понятном нам языке обратился к одному из сопровождающих нас: «Куда чертей гонишь? Перестреляй на месте!». Но тот продолжал нас вести дальше по деревенской улице. Колонна все пополнялась».
Суличевских людей, среди которых находилась Елена Антончик с семьей и родственниками, еще некоторое время мадьяры водили по окрестности. Как вспоминает моя собеседница, люди плакали, молились Богу, не понимали, куда их ведут и что с ними будут делать. На окраине деревни людей разделили на две большие группы и загнали в разные дома. В помощь мадьярам вскоре прибыли и местные полицаи.
– Сколько влезет в хату, столько нас туда и толкали. Мы были стеснены, места ужасно не хватало. В одном доме насчитывалось до сотни человек. Мадьяры сказали, что все мы должны сидеть в этой хате и ночевать в ней. А если кто-то надумает бежать, то нас сожгут заживо. Для этого печь в хате была уже полна березовых дров. Для устрашения палачи даже принесли сухой пучок хвороста и подожгли им дрова в печи. Так к тесноте добавились еще дым и огонь, жара, боязнь задохнуться, переживание за детей и не покидающий страх перед будущим, – с дрожью в голосе рассказывает 101-летняя жительница деревни Суличево.
Вспоминая об этих двух домах смерти, Елена Григорьевна называет их не иначе как «гетто». Женщина вспоминает, что с первой хаты мадьяры вывели и убили в сарае пять человек.
– Скоро машина смерти приблизилась и к «нашему» дому. Некоторых людей забирали и уводили на разговор. Когда меня с мужем вывели на улицу, я шла с дрожащими ногами. В этот момент во двор «гетто» откуда-то привели мужчину, которого заставили снять постолы. Через считанные секунды, до конца не разувшись, этот человек решил бежать. Охранявшие «наш» дом мадьяры ринулись за ним, началась стрельба. Тем временем люди из дома начали быстро выскакивать и разбегаться. Побежали и мы. Тот убегающий мужчина в итоге зацепился и упал, его убили двумя выстрелами в голову, – рассказала Елена Григорьевна.
Семье и родственникам Елены Антончик той весной 1943 года чудом удалось выжить. Тогда из так называемого «суличевского гетто» фашистские приспешники убили тринадцать человек, после чего их дома были сожжены. Вспоминает женщина, как в тот день фашистские изверги убили и семью с 6-летним ребенком. По словам Елены Григорьевны, на протяжении всей войны Суличево регулярно полыхало пожарами, которые чинили мадьяры и полицаи, особенно тем, кто был связан или ушел в партизаны. «Один из местных полицаев даже убил свою родную тетю и ее мужа, а их дом спалил!» – с горестью восклицает собеседница.
Помнит Елена Григорьевна и семью суличевских евреев, даже некоторых из них называет по именам. Женщина рассказала, что они были простые труженики и ее семья поддерживала с ними очень хорошие соседские отношения. Часто наведывались друг к другу, помогали по хозяйству. Во время войны часть этой еврейской семьи увезли в Дрогичинское гетто, а двое их взрослых детей стали скрываться за Днепровско-Бугским каналом. С ними там убежище находила и молодая еврейка из Селища. Но по наводке предателя всех троих убили в Селище на водоразделе.
Моему второму собеседнику, жителю деревни Суличево, Николаю Ивановичу Рапинчуку 93 года. Он поделился воспоминаниями о трагических событиях, происходящих зимой 1943 года на дошникских хуторах. С тех пор уже минуло 80 лет, но пережив их 14-летним подростком, в памяти Николая Ивановича сохранились даже мельчайшие подробности.
До 1939 года Николай Рапинчук вместе с семьей жил в деревне Суличево. На хуторе в Дошнике его дед купил землю, а отец построил дом. Так с 1939 года вся их семья и стала там жить. Правда, только сейчас дошникских хуторов уже давно не существует. Тогда они были раскинуты в 2,5 км юго-восточнее от деревни Суличевом и западнее деревни Селище.
– Во время войны мы жили в Дошнике, у нас там, кроме земли, было и 2 га своего леса. В 1943 году на окраине Суличева партизаны построили комендатуру, но побыли в ней очень мало – около двух недель. Потом одно из партизанских подразделений отряда им. Шиша, командиром которого уже был Николай Попов, передислоцировалось в Дошник в количестве 30 человек, из которых 6 составляла разведка на лошадях. В тот период домом для партизан стал наш хутор. Пока было тепло, все они жили у нас. Спать ложились кто где: в хате, сарае, на улице в подводах. Когда становились холода, часть партизан ходила ночевать на хутор к Манцевичам. Утром они возвращались к нам. Также у нас они завтракали и обедали, выезжали на боевые задания и возвращались. Моя мать и сестра были при партизанском поваре, помогали готовить. Отец все время помогал партизанам что-либо делать или ремонтировать. Когда они возвращались с боевых заданий к нам на хутор, частенько нужно было отвести некоторых из партизан на поводе за канал в Хидры. Обычно их отвозил мой отец, иногда отвозил и я. На хидрских хуторах располагались основные силы их отряда. Так партизаны жили у нас до 19 декабря 1943 года, до того дня, пока дошникские хутора не были сожжены, – повествует Николай Рапинчук.
Николай Иванович вспоминает, как партизанская разведка сообщила, что в Суличево прибыли карательные отряды немцев, мадьяр и полицаев. Но там они долго не задержатся и продолжат движение в сторону Дошника. Все так и вышло…
– У нас была своя лошадь с подводой, которая всегда стояла нагруженная некоторыми продуктами и самым необходимым, на случай, если придется куда-то убегать. Вечером 18 декабря 1943 года отец, я и моя сестра засобирались в дорогу. Ближе к ночи тронулись в путь, с нами поехали и некоторые партизаны. Часть же партизан, моя мать и дед (ее отец), остались дома на хуторе. Отец же нас вез на южные хутора Дошника. На одном из них ночью мы остановились. Тогда с нами ехали спасаться и другие дошникские семьи на своих подводах. Поэтому пока мы сделали остановку, партизаны поехали дальше с целью разведать маршрут. Под утро 19 декабря мы выехали на селищский хутор, который находился рядом с дорогой, тянущейся от Селища к Ляховичам. От него мы продолжили путь в сторону канала. Выезжая на берег Днепробуга, видимо, звуки наших телег услышали каратели, и по нам открыли пулеметные очереди. Помню, как над нашими головами летели щепки деревьев от секущих их шальных пуль, – говорит мой собеседник.
Николай Иванович вспоминает, что, как оказалось, в тот момент со стороны Селища шли мадьяры, деревню они не тронули, правда, на одном хуторе убили человека. Вот по их подводам эти нацистские псы и начали стрелять. Но спасающимся семьям удалось по бичевнику заехать до Селища и за водоразделом вброд перейти Днепровско-Бугский канал в направлении Радостова. В тот момент шлюзы на канале уже были выведены партизанами из строя, что лишило в свое время фашистских оккупантов возможности судоходства. Поэтому воды в канале было совсем мало, и спасающиеся люди благополучно его перешли.
– Моя мать утром 19 декабря говорила своему отцу, когда в начале Дошника начали гореть первые хутора: «Батько, втэкаймо! Онь німці гоньде о вжэ хатэ палять!», на что мой дед ей ответил: «Ох, я ныкому зла ны зробэв, я нэ втэкатыму!», – вспоминает Николай Рапинчук. – Когда фашисты с мадьярами начали хозяйничать в Дошнике, партизаны с нашего хутора открыли по ним огонь. В перестрелке один из партизан был ранен, на нашем поле остались даже следы от его крови. Во время этой перестрелки моя мама убежала и спряталась в лесу недалеко от хутора, а дед остался. Карательный отряд, идущий по Дошнику, сжигал все на своем пути, а кого эти изверги находили живым – убивали. Они спалили нашу хату и подожгли стоящий недалеко от сарая стог соломы в надежде на то, что огонь дойдет и к нему. Спасло сарай и находящийся в нем наш и соседский домашний скот то, что была декабрьская изморозь и до сарая огонь так и не дошел, хотя ему оставалось совсем мало, чтобы его поглотить.
Когда на следующий день Николай Иванович вместе с отцом и сестрой вернулись на свой хутор, они увидели лишь пепелище, оставшееся от их хаты, истерзанную горем мать и убитого деда. В тот роковой для Дошника день – 19 декабря – из двадцати восьми хуторских хат уцелело только четыре, а вместе с дедом моего собеседника были убиты еще четверо дошникских мужиков. Затеяв ту огненную вакханалию, мадьяры и немцы как начали палить Дошник, так огненным смерчем дошли до Ляховичей, где спалили половину этой деревни, вплоть до церкви.
– Помню, как в 1942 и 1943 годы очень часто полыхало пожарами и само Суличево. Особенно палили тех, кто имел связь с народными мстителями, – с горечью вспоминает Николай Рапинчук.
Максим РОДЬКО.
Фото автора.
