Я уже писала на страницах «Драгічынскага весніка» о своей родной Кокорице. И вздохнула с облегчением: моя газета-собеседница меня выслушала, и теперь уже нечего рассказать и не о чем вспоминать. Но я ошиблась. Мысли-воспоминания опять вспыхивают в моей памяти. И хотя время постепенно отсчитало не один десяток лет, но ни жизненные невзгоды, ни радости не смыли в моем сознании тех прекрасных минут из моего отрочества. И я снова пишу…
Во дворе тишина. Дома почему-то никого нет. Я пасу гусей и жду отца, Фому Афанасьевича Зиновича, с сенокоса. Его долгое отсутствие меня волнует. Гусей загоняю во двор. Сама же, подпрыгивая, бегу на болото к отцу. Издалека вижу, что он отдыхает, сидя на кочке. Кругом лежат груды накошенной зеленой осоки. От нее исходит приятный запах. Жара. Ни одного птичьего голоса, только бесконечный звон насекомых.
«Устал?» – хотела спросить его и обнять, но смущение не дало выразить свою любовь и нежность. Он же утомленным голосом сказал: «Надька, принеси мне чего-нибудь поесть». И я опять бегу домой по тропинке среди кустов лозы. Спешу: отец рано утром пошел косить траву, но домой решил не возвращаться – далековато. Он сразу же решил сгребать подсохшее сено.
Дома ничего особенного из еды я не нашла, кроме хлеба, поэтому отрезала большую краюху, набрала воды в бутылку и опять побежала на сенокос. Мучила мысль, что хлеб – это сухая еда, ему не будет вкусно. Но мне повезло. Когда бежала через хутор, то бабушка Настя вынесла мне большую кружку вишен. Теперь я уже не бежала, а тихо шла, чтобы не рассыпать их. «Хлеб и вишни… Должно быть вкусно», – решила я.
Он ел, а я сидела тихая и счастливая. Но вдруг вспомнила, что пора выпускать на траву гусей, и поспешила домой. По дороге не могла не полюбоваться разнообразием полевых цветов среди зеленеющей травы. А сколько было у тропинки голубых незабудок!
Все это происходило в начале семидесятых. В эти годы нашу семью посетили изменения. Мы с хутора переехали жить в новый дом в Героды. Родился брат Павлик. Ему уже два годика. Родители счастливы. И у меня было все, чтобы быть счастливой: мама, отец, сестричка, братик.
Жизнь в деревне шла своим раскладом. Односельчане жили, как мне казалось, спокойно, тяжело работали, решали житейские проблемы, воспитывали детей. В сердцах несли надежду на лучшее будущее своих детей, хотели, чтобы дочерям и сыновьям жилось легче, чем им, хотя об этом старались молчать.
Мои родители тоже много и тяжело работали. Зимой было легче, а только начиналась весна, так свободной минуты не было. А после – косьба. Кроме своей коровы надо было заготовить сено на две колхозные. Утром отец косил, а днем гребли уже подсохшее сено на других участках. И так изо дня в день. Хорошо, если Ясельда собирала воду заранее в свои берега, а то приходилось вытаскивать траву на островки и сушить. Да и спешил отец заготовить сено, ведь впереди еще заработки где-то далеко – там, в России. Нужно было привезти зерна, немного денег. Жил так не только мой отец. Заготовив сено, многие мужчины уезжали на работу, а женщины тащили на своих плечах хозяйство, ходили на работу в колхоз и терпеливо ждали мужей. И через месяца три, счастливые, встречали своих дорогих кормильцев. Напряженные дни с волнением «как они там на чужбине» уходили в прошлое. Жизнь становилась спокойнее. Мы, дети, были счастливы от того, что все дома, что работы меньше, а то ведь летним днем отец ложился отдохнуть, а нам приказывал следить за временем. На отдых отводил минут тридцать. Мы с сестрой смотрели на часы и добавляли минуты, но отец просыпался и корил нас за это.
Но все-таки были иногда и дни отдыха. Я помню, что был ноябрь. По какой-то причине у нас в доме собралось большинство мужчин из нашего урочища Героды. Мой отец – Фома Афанасьевич, два брата, мамины родственники, Василий Никифорович и Петр Никифорович, а также другие наши родственники – два Василия Николаевича, Павлик Настин, или Павел Ионович, и родной брат мамы – Василий Антонович.
Они сидели на кухне и оживленно беседовали. Снова и снова перебирались дни и события последних месяцев, восстанавливались в последовательности происшествия за предыдущие годы. Вспоминалось многое. А вспомнить было что: и война, и работа, и неудачи. Тут же рождались мечты, планы, желания. Они, разные по возрасту, думали об одном: как прокормить семью и иметь достаток.
Желтый огонек лампы освещал их лица, обожженные солнцем и ветром. Все эти люди имели и маленькие слабости, но если им жизнь давала капельку надежды, они забывали о них и становились настоящими богатырями. Мой отец был также высокий, широкоплечий и сильный человек, в волосах его еще не было седины. На лице присутствовал характерный загар, свойственный людям, работающим на солнцепеке. Лицо задумчивое, доброе.
Он попросил маму накрыть на стол. Она распахнула дверцу буфета – и на столе появились соленые огурцы. Но самое главное – в кастрюле был сварен картофель. А после на столе появилась бутылка водки. Они чинно расселись за столом, такие сильные, крепкие, знающие себе цену. Водка была разлита по стаканам и выпита. Чуть-чуть захмелев, они стали еще разговорчивее и немного веселее. Василий Никифорович стал рассказывать разные истории, что случались с ним в Германии, когда был угнан немцами на принудительные работы, истории, услышанные от друзей, знакомых рыбаков. Некоторые были очень смешными и заставляли всех присутствующих смеяться. А после он вдруг предложил: «Давайтэ, хлопцы, заспываймо». Но вот беда! Никто не откликнулся на его предложение, а просто прекратили разговоры и сидели задумчиво. Тогда он начал сам:
Собралася дычына
Давай шо робыты,
Давай зайця-молодця
Будэмо жэныты!
Ожынылы зайця,
Узялы куныцю,
Узялы куныцю,
Гарну молодыцю.
Только к концу песни сидевшие за столом оживились и начали подпевать в полголоса:
Сыдыть заець на пычы
Дай думае думку:
Ох жынывся – вытратывся
Да ны маю жынки!
Закончив шуточную песню, посмеялись с зайца-чудака и загорелись желанием еще петь. Кто-то предлагал фронтовые песни, кто-то «Запрагайтэ, хлопцы, конэй», «У зэлэному садочку»… И песня зазвучала. Она лилась, как река, крепчала. Красивые голоса сливались в единое звучание. Песне, казалось, было тесно в хате, ей хотелось вырваться на волю, на простор, она металась по комнате, стучалась в окна, двери. Огонек керосиновой лампы, что висела над столом, бессильно и боязливо трепетал. А песня все набирала силу в своем звучании. Огонь в лампе не выдержал этих звуков и погас. Но никто не обратил на это внимания. Песню допели в темноте. За это время мама нашла спички. Отец снова зажег лампу. Но все засобирались домой. А нам с сестрой так хотелось их попросить: «Ну спойте еще, ну хоть немного, ну хоть чуть-чуть!» Постеснялись, не сказали мы им ничего. Они же уходили один за одним в вечернюю мглу, а перед этим дарили друг другу крепкие рукопожатия, теплые слова и такие же теплые, немножко грустные, улыбки.
Мы с сестрой прильнули к оконному стеклу, но там уже ничего не смогли разглядеть, только луна дымилась среди облаков и куда-то, казалось, спешила.
Прошло около 4-х лет. Мне снова довелось побывать на таких же посиделках. Правда, в этот раз присутствовали и жены-красавицы наших мужчин-родственников. Все изменились, постарели, только уклад жизни изменился слабо. Эти славные люди по-прежнему были утомлены работой. Правда, ко всеобщей радости в нашу деревню провели электричество. Василий Никифорович первым купил телевизор, и теперь уже в его доме часто собирались смотреть передачи. Но на этот раз пришли все в отцовский дом. Снова были песни, шутки и просьбы петь так хорошо и красиво, чтобы обязательно свет погас, но уже электрический. Просьба, конечно, исходила от Василия Никифоровича. Все согласились с ним и пели задушевно. Василий Никифорович держал себя среди всех присутствующих просто, но с достоинством, выпятив грудь и прищурив глаза. И говорил приказным тоном: «Хлопцы! Ану, заспываймо, покажэм, на шо мы годны!» И, очень довольный пением, подходил к выключателю, и в итоге лампочка гасла. Лица присутствующих озарялись счастливыми улыбками.
Прошли годы, а моя память сохранила лица этих красивых и добрых людей, сердца которых летели к счастью, всегда такому далекому и желанному, людей, никогда не сбившихся с правильного пути, не оступившихся. Я рада, что знала их, что рядом с ними жил мой родной, любимый отец, у которого были хотя загрубевшие, но такие теплые руки и всегда надежное плечо, которое было крепкой опорой не только для родных и близких, но и для многих наших людей-соседей.
Надежда ШУМИЛО,
наш внештатный корреспондент
